Пашковщина

 
 



В то самое время, когда на юге России расцвела народная штунда и вспыхнула, по выражению преосвященного Амвросия, «нравственно-политическим пожаром в нашем отечестве», в северной столице зарождалась также своего рода штунда, - только аристократическая. Говоря это, мы разумеем пашковщину, которая во многих отношениях имеет сходство со штундою. О взаимном отношении пашковщины со штундою будет речь ниже. Теперь же позволим себе припомнить те обстоятельства, при которых возникла пашковщина в Петербурге. Если для народной южной штунды нашлась благоприятная почва, то еще более благоприятная почва оказалась в Петербурге для пашковщины. Шестидесятые года почти совершенно разрушили веру в некоторой части нашего общества. На все стороны общественной жизни были усвоены либеральные воззрения. Жизнь со всеми своими мелочами текла вполне согласно с этими воззрениями. Либеральная западная наука и цивилизация, так сказать, насквозь пропитала русскую жизнь. Оставалась только непоколебимою и неизменною наша Православная Церковь, которая никак не мирилась с такою наукою и жизнью. Очевидно, обществу оставалось одно из двух: или отречься от западной цивилизации и от всего, что через нее привнесено в жизнь противного духу православной веры и церкви, или же изменить самую веру, так чтобы она не стояла в резком противоречии с жизнью. Для того, чтобы решиться на первое - нужен был подвиг, нужно было за раз отказаться от множества вошедших в жизнь привычек, нравов и обычаев. Но и без веры общество жить не может. Среди всех роскошей жизни, среди всех наслаждений свет не всякий способен закружиться до того, чтобы атрофировать в себе потребность религии. Время от времени она сказывается невыразимой тоскою. Особенно неспособна отрешиться от этой потребности женщина, в самой природе которой избыток религиозного элемента. Между тем от Православной Церкви зараженные западным либерализмом успели отвыкнуть, глубокий смысл учения ее перестали понимать, требований ее не в силах были исполнять. Таковые из общества, томимые неудовлетворенностью главной потребности духа, обыкновенно кидаются на призыв первого пришельца, который сумеет заговорить языком доступным их разумению, сумеет затронуть их чувства предложением доступной им формы религии, которая давала бы им возможность успокоиться без особенной борьбы со своими нравственными недугами.
Когда в Петербурге подобным образом были настроены очень многие из высшего круга, тогда (именно в 1874 г.) и явился туда оригинальный проповедник, английский лорд Гренвиль Редсток. Вследствие разных жизненных обстоятельств, проникнутый страстью к миссионерству и пропаганде своих воззрений, этот лорд, кроме Англии, в продолжение долгого времени проповедовал во Франции и в Швейцарии, пока не достиг и пределов России. Оригинальный способ проповеди, состоявший в безыскусственном импровизированном объяснении Священного Писания, сопровождаемом коленопреклоненными, также импровизированными молитвами, пением особых стихов и т. п., везде привлекал к нему немало слушателей. Слух о новом проповеднике быстро распространился по Петербургу и заставил встрепенуться сердца той части петербургского общества, которая падка до всяких новинок. А в данном случае новинка была немалая: английский лорд в роли проповедника, миссионера в статском платье. Как хотите – редкость. А когда пронеслись слухи об особенных приемах проповедника и о содержании его проповедей, то интерес петербуржцев к этой новинке удвоился. Поэтому нечего удивляться тому, что скоро же в проповедническую залу лорда стало стекаться аристократическое общество, из которого многие сделались ревностными последователями Редстока и образовали из себя секту редстокистов. Между тем, самое содержание проповедей Редстока, хотя оно представляло собою ничто иное, как только развитие идей протестантства с примесью методизма, для русских было ново и привлекательно. Главным пунктом его проповедничества был вопрос об оправдании одною верою. Добрые же дела в этом случае могут служить только тормозом, задерживающим человеческое спасение. Отсюда у Редстока вытекало отвержение таких вспомогательных и необходимых средств нравственного преуспеяния и спасения человека, как обряды и таинства, - и самой церкви. По словам самого Редстока, «он понял, что прощение грехов за добрые дела невозможно; что грехи могут быть омыты только кровью Христа, а эта кровь уже пролита и омывает чувствующего свою немощь и принимающего Христа как единого Спасителя и единого Ходатая между Богом и человеком, - следовтельно, все принявшие Христа спасены, и им нечего беспокоиться за себя и плакать: сердце их полно радости совершенной». Не место здесь подробно разъяснять чего не понял Редсток, вследствие чего его учение «об оправдании» есть отрицание самых существенных требований христианства, без выполнения которых и кровь Богочеловека может не быть спасительною для человечества, вследствие чего и радоваться пока еще нечему. Заметим только, что подобное учение самым прямым путем ведет ко всем крайностям нравственной распущенности, успокаивая совесть человека тем, что дело сделано, и с его стороны не требуется никакой борьбы со злыми влечениями ради нравственного самоусовершенствования. Такое учение мы назвали привлекательным, и не без основания: освобождение человека от многих сложных обязанностей, возлагаемых на него христианством, как нельзя более желательно в том классе общества, где за ежедневной суетою, погонею за удовольствиями, мало остается времени заглянуть внутрь себя и подумать о своем спасении.
Одним из самых усердных посетителей и слушателей Редстока был весьма богатый помещик, полковник Василий Александрович Пашков, которому и суждено было получить печальную известность основателя секты, почему она стала называться по его фамилии, хотя в сущности он был только продолжателем дела Редстока. До своего увлечения редстоковским учением Пашков был самый обыкновенный аристократ - богатый помещик, проводивший время среди разнообразных светских удовольствий и развлечений; к религии он относился холодно и даже пренебрежительно. На проповедь Редстока он пошел, вероятно, как и большинство, ради новости развлечения. Не решаемся брать на свою совесть решения вопроса, - действительно ли проповедь Редстока произвела на Пашкова такое могучее впечатление, что пересоздала его внутренний мир и образовала решимость жить по духу, или же просто ему понравилась в Редстоке роль проповедника, которого все так слушают, который в продолжение долгих часов является предметом общего внимания, и Пашкову захотелось самому пережить то же состояние и сделаться проповедником¹. Как бы то ни было, Пашков сделался усерднейшим продолжателем дела Редстока: благодаря ему, семена, посеянные лордом-проповедником, дали хорошие всходы на русской почве. Открыв проповеднические собрания в своих обширных петербургских домах, Пашков постарался расширить круг своих слушателей: кроме аристократии, ему хотелось привлечь на свои беседы и простой народ; это скоро ему удалось, благодаря, вероятно, особенно тому обстоятельству, что более бедным посетителям он после беседы оказывал вспомоществование то деньгами, то одеждой. Но Пашкову хотелось еще шире поставить дело своей пропаганды среди народа. С этою целью он вместе с некоторыми другими влиятельными лицами г. Петербурга образовал «Общество поощрения духовно-нравственного чтения», которое, по видимой его полезности и благонамеренности, было утверждено министром внутренних дел 4 ноября 1876 г.² На самом же деле задачею этого общества было распространение среди народа брошюр с протестантскими тенденциями, изложенными в популярной форме. Брошюры эти с одной стороны были переводные, а с другой представляли собою искусственный подбор текстов из Священного Писания и святоотеческих творений, благоприятствующих пашковскому учению. Цена этих брошюр была назначена весьма низкая: 1 коп. - 1,5 коп., благодаря чему они распространялись в народе весьма быстро и, конечно, производили свое влияние. Той же цели, т. е. пропаганде протестантских идей, служил еще иллюстрированный журнал «Русский рабочий». Помимо всего этого, Пашков и его сотрудники для распространения своих заблуждений употребляли следующий довольно своеобразный способ. Новый Завет (а иногда и всю Библию) на русском языке они испестрили многочисленными отметками, - подчеркнули в нем все те места, которые известным образом могут быть истолкованы в пользу протестантского учения. В данном случае, понятно, они руководились тем психологическим соображением, что человеку свойственно во всякой книге обращать преимущественное внимание на те места ее, которые так или иначе отмечены. Наконец, говоря о средствах пропаганды Пашковым и К^о, нельзя пройти молчанием материальных средств. Располагая огромным состоянием, Пашков и некоторые его сотрудники не щадят его на излюбленное дело, чем весьма и весьма сильно поддерживают секту. Между прочим, Пашков в Петербурге устроил дешевую столовую, через которую довольно широко ведется дело пропаганды³.
Все изложенные обстоятельства первоначального возникновения секты пашковцев и затем довольно быстрого ее распространения не могли, конечно, не обратить на себя внимания гражданской и церковной власти. Когда беседы Пашкова в Петербурге приняли очень широкие размеры и когда, с другой стороны, сделалось известным, что Пашков проповедует на этих беседах, - тогда последовало воспрещение ему устраивать как в своем доме, так и в других частных и общественных зданиях, религиозно-нравственные собрания. Это было в 1877 г., т. е. спустя целых три года после приезда в Петербург Редстока. Употребив эту наиболее действительную меру для ограничения пашковской пропаганды, правительство в следующем 1878 г. поручило церковной власти увещевать Пашкова и его единомышленников оставить свое заблуждение и присоединиться к церкви. Затем столичное духовенство и по собственной инициативе стало устраивать беседы с народом в строго православном духе в противовес пашковскому протестантизму, стало избирать предметом своих проповедей разбор и обличение нового лжеучения. Не ограничиваясь всем этим, столичное духовенство в 1880 г. образовало еще особое общество, которое главною задачею своею поставило борьбу с вновь появившимся лжеучением. Между тем в том же 1880 г. последовало еще раз воспрещение Пашкову устраивать воскресные беседы. В виду, несомненно, всех этих ограничений, Пашков на время счел лучшим оставить Петербург и перенести свою деятельность во внутренние губернии. Это для него было очень удобно, так как в нескольких губерниях Пашков имеет богатые поместья. И вот заносятся семена пашковского лжеучения в губернии Московскую, Нижегородскую, Тамбовскую, Тульскую и др.⁴ Но перенеся деятельность в свои поместья, Пашков не забывал и Петербурга. По временам он приезжал сюда и открывал беседы, чем, конечно, воодушевлял своих последователей, остававшихся в Петербурге. Когда же, вероятно, газетные толки о пашковщине замолкли, и сам Пашков перестал быть предметом этих толков, он возвратился в Петербург, где снова начал устраивать религиозно-нравственные собрания. К этому времени относится выступление в роли борца за православие против пашковцев г. Богдановича (старосты Исаакиевского собора), который написал «Открытые письма к г. Пашкову». В них автором кратко изложено вероучение пашковщины и указана неблаговидность средств, какими Пашков завлекал в свою секту православных, а затем сделан вывод о вреде секты. Эти письма, а также начавшие мало-помалу появляться газетные заметки о новых проявлениях сектантской деятельности Пашкова и К^о снова заставили правительство обратить серьезное внимание на сектантов. Оно решило принять более энергичные меры против зла. 24 мая 1884 года последовало такого рода высочайшее повеление: «закрыть общество поощрения духовно-нравственного чтения и принять меры к прекращению дальнейшего распространения учения Пашкова на всем пространстве Империи. После этого, Священный Синод предписал епархиальным архиереям, а министерство внутренних дел губернаторам - следить за распространением лжеучения и немедленно доносить высшему начальству. После такого рода правительственного распоряжения Пашкову не только неудобно, но почти невозможно было оставаться в Петербурге: он уехал за границу.
Сущность пашковского лжеучения может быть выражена в следующих немногих словах: «верь, что грехи твои искуплены кровью Христа, что ты спасен как бы ты ни вел себя, что бы ты ни делал, и ты действительно будешь спасен», а г. Богданович (бывший церковный староста Исаакиевского собора) выразил эту сущность только двумя словами: «мы спасены». Но если требуется яснее выразить учение Пашкова, то нужно обратить внимание на следующие главные пункты его: 1) спасение совершилось, и все уверовавшие во Христа спасены; 2) спасение даровано нам даром без всякого содействия с нашей стороны; 3) человек спасается через одну веру во Христа и для усвоения спасения от него требуется только, чтобы сознал себя грешником, неспособным собственными усилиями и стараниями умилостивить Бога и затем обратиться взором к Христу, уверовать, что Он хочет спасти его и всю надежду возложить на искупительную жертву Христа; 4) каждый принявший в себя Христа непременно творит добрые дела, которые не спасают человека, а суть плоды веры; из нее они вытекают сами собою. Из других пунктов рассматриваемого учения обращает на себя внимание еще следующий: «церковь сама по себе, а прежде всего нужно искать Христа». Ограничившись указанием этих главных пунктов⁵, мы посмотрим теперь, какие логические выводы или следствия вытекают из них. Прежде всего вытекает отрицание значения в деле спасения всех внешних средств. В самом деле, если человек спасается одною верою, одним даже приникновением мысли ко Христу, то к чему все эти посредства для спасения, если, далее, Христос непосредственно имеет тесное общение с уверовавшим, вселяется в него, то для чего еще должны существовать церковь, таинства, иерархия - в качестве условий для освящения и спасения человека: освящение и спасение совершается непосредственно одним Христом по вере. Все эти мысли необходимо содержатся в главном пункте пашковского учения об оправдании одною верою. По свидетельству одного из слушателей воскресных бесед Пашкова г. Попова, Пашков проводил даже взгляд на внешние средства спасения, как на измышления диавола: все эти средства спасения суть стена, отделяющая человека от Бога («Церковный Вестник», 1880 г., № 10). Здесь Пашков пошел даже дальше Лютера, который, рассуждая о церковном строе подобным же образом, все-таки оставил за ним значение педагогическое, воспитательное, чего не признает Пашков. Но все-таки, как видно из сказанного, новый русский проповедник выдумал немного сравнительно с немецкими реформаторами XVI века. Относительно добрых дел Пашков учит так же, как немецкие реформаторы, именно, что они не имеют в деле спасения никакого значения, и хотя он прямо не отрицает их необходимости, но каждый может сделать вывод относительно их необязательности. «Все мы пред Богом, говорится в одной из брошюр пашковского издания, не более, как развращенные грешники, и вся наша праведность ненужный хлам. Мы не можем рассчитывать на нее, а должны придти ко Христу, как нищие, нагие грешники, ища оправдания не в делах наших, а в нашей вере. Представим себе эту нашу воображаемую праведность в виде очень красивых платьев, которые нравятся нам, но не нравятся Богу. Они не только не спасут, но могут погубить нас, если мы положимся на них. Навешивать на себя подобные наряды так же безумно и опасно, как было бы опасно для моряка во время кораблекрушения нагружаться всем, что он может захватить пред тем, как бросаться в воду, чтобы плыть к берегу. Корабль может потонуть при грузе из бриллиантов точно так же, как при грузе из простого камня⁶.
Учение Пашкова - не новое: оно ничего глубокого или оригинального в себе не заключает, и однако, несмотря на это, оно успело привиться не только в высших классах русского общества, но проникло и в среду простого народа, у которого наиболее ярко обнаружились и плоды этого учения. Кром вышерассмотренных условий и обстоятельств, в объяснение этого явления нужно сказать еще то, что пашковское учение предлагает весьма легкий и удобный путь спасения: оно освобождает человека от весьма многих сложных обязанностей, возлагаемых на него христианством, успокаивает совесть человека и таким образом представляет собою спекуляции на счет человеческой беспечности. В самом деле, разве мало успокоительного в том, что раз перед лицом Бога добрые дела не имеют никакого значения, то мы можем творить все, что нам вздумается совершенно безнаказанно. Такое учение для простого народа, для массы положительно яд, вливаемый в души простецов: у простецов религия и жизнь большею частью сливаются, и раз простец во что уверовал, то вера эта непосредственно отражается на жизнедеятельности, на всех поступках. Да и самая-то вера простеца всего лучше и виднее познается в действиях и поступках. Простец большею частью не может ясно формулировать отвлеченные начала своей веры, но всегда верно приложить эти начала к жизни, раз он проникся ими. Совершенно подобное случилось почти со всеми пашковцами-крестьянами, о которых были судебные процессы в Тверской губернии⁷. Насколько можно понять из показаний этих крестьян, они (за немногими исключениями) довольно смутно представляют себе отвлеченное начало пашковского лжеучения об оправдании одною верою. Но все они (без исключения) вполне верно приложили это учение к жизни, именно перестали ходить в церковь, перестали принимать священников, отказались от принятия таинств, от богослужения Православной Церкви, перестали затем почитать святых и поклоняться им, наконец, дошли до самообольщения, что они уже не могут творить грехов. Все это - такие поступки и действия, которые, несомненно, согласны с основным учением г. Пашкова, но повторяем, что самое это основное учение из ясного представления крестьян-сектантов нередко ускользает. Благодаря неясному теоретическому усвоению пашковского принципа, произошло то, что они совершенно темно представляют учение о таинствах. Не будучи, очевидно, в силах совершенно отрешиться от прежних верований, с которыми они, конечно, сжились, которые руководили их жизнью, привыкнув, одним словом, к мысли о необходимости таинств, некоторые сектанты-крестьяне и после усвоения пашковского лжеучения продолжают признавать таинства, хотя и понимают их своеобразно и даже разногласят в своих показаниях о числе их. Вспомним, например, показание Орехова, что таинств 4 или 5 и показание Павла Павлова, говорившего, что их 3⁸. Это показывает, что не все пункты пашковского лжеучения отчетливо усвояются пашковцами-крестьянами (хотя бы и передовыми); они всего лучше и яснее усваивают из него только то, что для них более понятно, что легче дается в руки и что, наконец, более приложимо к жизни, - жизненнее. Поэтому мы замечаем, что излюбленным предметом рассуждений крестьян-пашковцев является отрицание почитания икон, мощей и всей богослужебной внешности и т. п. Но зато, с другой стороны, замечается со стороны их привнесение в пашковское лжеучение кое-чего нового, в чем уже обнаружилась самостоятельная работа русского ума, ставшего на путь рационализма. В этом отношении особенно характерно показание одного из подсудимых пашковцев, что они вместо икон поклоняются друг другу: в этом обнаруживается преувеличенное уважение к человеческой личности (начало духоборческое). То же самое мы усматриваем в показании Корчевского пашковца Ивана Петрова, который прямо выразился, что он «Богом признает всякого, кто делает добро». Хотя пункта о поклонении друг другу не содержится прямо в учении Пашкова, но все-таки он не находится в противоречии с духом этого учения, а напротив, соответствует ему. Вполне естественно восчувствовать к личности человека большее уважение, если признать, что человек через веру непосредственно соединяется со Христом и что после этого уже не грешит. Значить, здесь простой ум крестьянина дал учению Пашкова дальнейшее развитие, и кто знает, до каких крайностей в своем развитии дойдет учение Пашкова, если оно привьется среди простого народа. Наконец, стоить обратить внимание на то, как некоторые сектанты-крестьяне смотрят на таинство причащения. Мы, говорят они, причащаемся каждый раз, как пьем или едим, или, по словам других, когда преломляем хлеб. Здесь опять выразился рационализм в толковании известного места из 1-го послания ап. Павла к Коринфянам (11, 26). Не дает ли все это права думать, что если простой русский ум станет в понимании Писания на ложный путь, указываемый ему такими проповедниками, как Пашков, то он зайдет в такие дебри всевозможных заблуждений, что выход из них на истинный путь будет уж весьма труден.
Пока пашковское учение было достоянием лиц из интеллигенции, особенно высшего круга, до тех пор оно выражалось в свойственной им приличной форме. Но лишь только оно стало прививаться народу, как обнаружилось, что оно носит в себе те же разрушительные элементы, как и южная штунда. Прежде всего, пашковщина, так сказать, народная отличается такими же дерзкими хулами на Православную Церковь и ее святыни, как и штунда. Из судебных процессов о тверских пашковцах-крестьянах обнаружилось, что последние так же, как штундисты, надругаются над иконами, мощами, святыми, праздниками, постами и т.д. Так, по показанию свидетелей по делу одного крестьянина Тверской губернии Орехова, пашковцы о священных предметах Православной Церкви отзывались так, что «сказать нехорошо»: святых они называют уменьшительными именами, например, Николкой, Нилкой и т. п. Излишне приводить еще примеры подобного отношения сектантов к православной святыни, потому что оно было бы повторением того, что было сказано об этом раньше. Что касается политических и социальных воззрений крестьян-пашковцев, то они не разработаны и не развиты так подробно и обстоятельно, как у штундистов, но несомненно, что, в сущности, эти взгляды те же самые (за исключением, впрочем, некоторых штундистских крайностей, например, о штундовом немецком царе). Так, нам известны из судебных процессов о тверских пашковцах такие выражения их о властях. Один пашковец Воробьев, на основании 2-го псалма ст. 2 и 3, говорил: «кроме Бога, нами никто не управляет», а жена его прибавила: «начальство учреждено для дураков, а для людей ищущих правды оно не нужно».
Указывая на общие черты пашковщины со штундизмом, мы, однако, не смешиваем их между собою. При выяснении характера штундизма мы видели, что ему в значительной степени, наряду с рационализмом, сроден и мистицизм, что особенно ясно видно из учения его о духовном озарении. Рационализм же пашковцев в области веры пошел дальше. Религиозная мысль штундиста занимается еще многими религиозными вопросами, так или иначе еще решает эти вопросы. В пашковщине же все эти вопросы считаются лишними, кроме одного - о вере в свое спасение, так что, по замечанию г. Богдановича, вся догматика пашковцев может быть выражена словами: «мы спасены». И еще одна черта довольно определенно отличает пашковцев от штундистов. Последние очень много говорят о добрых делах, признавая их необходимыми для спасения. Первые же (т. е. пашковцы) добрым делам не придают никакого значения для спасения, говоря, что довольно проникнуться мыслью о Христе и кресте, чтобы из грешника сделаться святым без всякого духовно-нравственного подвига.
Говоря о пашковщине, должно обратить особенное внимание на ее развитие среди аристократии и интеллигенции. Это обстоятельство придает ей особенно важное значение среди всего протестантствующего сектантского мира. Достоверно известно, что многие петербургские пашковцы и особенно пашковки из высшего круга имеют сношение со штундистами, поддерживают их, ободряют и, так сказать, доразвивают их отрицательные религиозно-политические воззрения. В руках пашковцев-интеллигентов находится очень много разнообразных средств пропаганды. Выше мы уже упомянули об устройстве проповеднических собраний, об издании брошюр и журнала, о благотворительности, как о способах привлечения народа в пашковскую секту. Но, кроме этого, пашковцы-интеллигенты в последнее время стали совершать «поход» в народ, подобно тому, как совершали его наши либералы в 60-х годах. Но в 60-х годах поход в народ был неудачен вследствие того, что тогда «интеллигенция» «подходила к народу очень грубо и слишком прямо обнажила свое нигилистическое миросозерцание, диаметрально противоположное миросозерцанию набожного народа. Теперь же эта пропаганда начинает принимать более тонкие и более обманчивые формы, являясь, по выражение одного из исследователей современного сектантства, «в библейской оправе рационалистического сектантства». По сообщению специального органа о современном сектантстве («Миссионерское обозрение»), в настоящее время народился особый тип странников-пропагандистов. «Известно, говорится в этом органе, что народ наш искони любить странников Божьих и относится к ним с полным доверием. И вот в последнее время иногда появляются странники, по внешнему своему виду ничем не отличающиеся от традиционного типа странников. Тот же длинный кафтан, отращенные волосы, котомка за плечами, посох в руке. Появляются они в монастырях, заходят в церковь и по-видимому молятся, крестятся. Затем, без всякого труда сходятся с простым людом, с богомольцами, которые всегда не прочь послушать интересного рассказчика, много на своем веку исходившего по святым местам. И вот тут-то начинается пропаганда сектантства, пропаганда осторожная, ловкая, замаскированная, медленно вливающая яд духовного растления в раскрытое доверием сердце простолюдинов, особенно из богомольцев». По удостоверению того же органа, странники-сектанты бывают чаще всего из фанатичных добровольцев-интеллигентов, чем из простолюдинов. Так, в 1894 году в Киевских обителях появился из далекого Севера (Архангельска) такой интеллигент, проповедник пашковщины. Молодой человек занимал хорошо обеспеченное место (в 1200 руб. жалованья). Совращенный теперь петербургскими «дамами большого света» в пашковскую секту, он оставил дом, родную семью, старика-отца и, одевшись в подбитый ветром полукафтан, пошел странствовать по белу свету с проповедью о спасении одною верою, без церкви, таинств, без креста, поста и попа. В Курске пристал к сектанту-пилигриму какой-то недужный шальной купеческий сын. Самозваные учители сняли в Киеве квартиру, туда зазывали из ночлежных домов и монастырских странноприимниц слушателей и слушательниц из простого народа и вели с ними беседы о вере по целым ночам, пели и пили чай («Миссионерское обозрение, 1896 год, февраль, стр. 38-39). Пашковцы и пашковки из интеллигенции, стараясь лично пропагандировать излюбленное ими учение среди народа, еще более заботятся о том, чтобы из самого народа подготовить надежных и убежденных проповедников, которые бы, выйдя из народа, могли говорить с ним о вере на вполне понятном для него языке. И в этом отношении они достигли немалого успеха. Теперь не редкость встретить мужика или рабочего-проповедника, которые, под руководством продолжателей дела Пашкова, до того изучили библию, что без затруднения приводят десятки нужных им текстов, которые все подобраны искусно для доказательства их сектантского учения. Мы лично имели случай неоднократно беседовать с такими мужиками-пропагандистами и можем засвидетельствовать, что знание ими нужных текстов замечательно, но только именно в этих текстах они сильны и находятся среди них, как в каком-то заколдованном круге.
Итак, нам представляется, что деятельное участие пашковцев и пашковок из высшего круга в пропаганде сектантства, их сочувственное отношение к сектантству народному, вливает во все русское сектантство свежую струю, дает ему новые силы, делает его более смелым и дерзким. Известно, что штундисты весьма гордятся тем, что в Петербурге у них есть сильные и образованные покровители. Мало этого, делая заключение от частного к общему, они нередко высказывали мысль, что их сторону держит большинство лиц, власть имущих. Отсюда проистекали их смелые попытки получить полную религиозную свободу; отсюда их многочисленные депутации в Петербург и прошения даже на имя самого Государя Императора.

_____________________________

¹ Сам Пашков объясняет дело, конечно, в первом смысле. В своем profession de foi, напечатанном в «Церковном вестнике» за 1880 г., № 19, он пишет: «когда-то я был без Христа, чужд заветов обетования, не имел надежды и был безбожником в мире. Закон Божий был для меня мертвою буквою. Я руководился почти исключительно правилами человеческими, живя для себя, пытаясь в самые лучшие минуты жизни совместить несовместимое, то есть служить двум господам. Я был другом миру, не понимая, что дружба с миром есть вражда против Бога. Я жил по воле князя мира сего, а вместе с тем боялся окончательно рассориться с Богом. Настало время, когда явилась мне благодать Божия, спасительная для всех человеков, когда Господу благоугодно было дать мне понять, что Христос, умирая за грехи мира, ответил и за грехи мои. Озаренный светом слова Господня, я увидел себя отчужденным и врагом по расположению к злым делам, понял, что я - грешник погибший, что ничего не в состоянии сделать для своего спасения. Я доверился Спасителю моему, в Котором я имею теперь жизнь вечную. Господь принял меня, как принимает всякого приходящего к Нему. Я теперь принадлежу не себе, а Ему, живу не для себя, но для умершего за меня и воскресшего Христа».
² Впрочем, не мешает заметить, что в то время министром внутренних дел был г. Тимашев, родственник Пашкова.
³ Столовая эта находится на углу Большой Самсоньевской улицы. В услужении при этой столовой находятся, обыкновенно, люди уже проникнутые пашковским лжеучением, если же за кем замечалось, что он держится убеждений православных, то таковой подвергался некоторым стеснениям. Например, известен такой факт. В услужении при дешевой столовой Пашкова вместе с другими находилась крестьянка Тверского уезда Маланья Алексеева. 7 декабря 1882 г., возвратившись из бани, она нашла все свое имущество погибшим от пожара, происшедшего в ее отсутствие. Она обратилась за помощью к В. А. Пашкову в полной уверенности, что он поможет ей. Но каково же было ее разочарование, когда она выслушала резкий отказ, приправленный сектаторским внушением: «так тебе и нужно, сказал он, это тебя Бог наказал. Сколько раз я тебя обличал, что ты облеклась в диавола и не веруешь во Христа». - «Как не верую?», воскликнула несчастная женщина». - «Да, не веруешь, продолжал Пашков, потому что ты ходила в церковь, держала у себя иконы и засвечивала пред ними лампадки. Нет тебе ничего, ступай куда хочешь». («Православное обозрение», 1890 г., 2, стр. 4).
⁴ Рассказывают, что в своих поместьях Пашков после бесед устраивал для слушателей и угощение, при чем раздавал им брошюры.
⁵ 20 пунктов пашковского лжеучения с подробным критическим разбором их изложены в брошюре «Письма к одному лицу в Петербурге по поводу появления там нового учителя веры». Санкт-Петербург, 1881 г.
⁶ «Выгода от потери», брошюра, стр. 6.
⁷ См. об этом очерк V: «Пашковцы по судебным процессам о них».
⁸ Пашковец Иван Кондратьев в личной беседе с нами на вопрос, признает ли он таинства, отвечал «В Евангелии ничего не тайно, а все явно». Вот образец того, насколько определенно представление крестьян-пашковцев, даже передовых (каковым, несомненно, является Кондратьев) о таинствах. А вот другой, еще более поразительный случай невежественного отношения пашковцев я Слову Божию. Одна пашковка известные слова Спасителя «Не клянись вовсе» (Матф. 5, 34) объясняла в смысле «Не кланяйся вовсе - ни святым, ни иконам.