Эпоха экстремизма

Десять лет назад, 11 сентября 2001 года мы стали жить в «век терроризма». Данный вывод был тогда принят «по умолчанию». Между тем, сегодня настало время провести ревизию нашего политологического лексикона о терроризме. Эта задача вовсе не сводится к уточнению академических дефиниций. Необходимо формирование более адекватной картинки «терроризма XXI века» для того, чтобы прекратить политкорректную болтовню и попытаться осознать, а в чем же, собственно говоря, состоит эта глобальная опасность.

После 9/11 стало само собой разумеющимся говорить о терроризме как о «вызове XXI столетия». Вместе с распространением оружия массового уничтожения и непризнанными государствами он стал рассматриваться как принципиально новая угроза глобальной и национальной безопасности. Итак, терроризм - это принципиально новый вызов. Но от чьих рук в таком случае погибли Жан-Поль Марат, российский император Александр II, эрцгерцог Франц-Фердинанд, президенты США Авраам Линкольн и Джеймс Гарфилд, Уильям Маккинли, Джон Кеннеди, индийские премьер-министры Индира и Раджив Ганди, итальянский политик Альдо Моро? Таким образом, вывод о «новизне» террористической угрозы выглядит весьма сомнительно.

Но «терроризм XXI века» имеет гораздо больший размах по сравнению с террористической деятельностью прошлых веков, считают защитники тезиса о его принципиальной новизне. Между тем, и до 11 сентября 2001 года размах терроризма также впечатлял. В 1892 году только боевиками-бомбистами, представлявшими различные политические течения, было организовано около тысячи покушений в Европе и около пятисот в Америке. В 1970-1980-е годы численность японской «Красной армии» составляла около 30 тыс. человек, итальянских «Красных бригад» - до 70 тыс. человек. К началу 1990-х гг. в мире действовало около 500 террористических организаций.

Кроме того, терроризм после 9/11 называют глобальным (мировым, международным). Что ж, и с этим определением не все сходится. В 1990 году объектами террористических атак стали граждане 73-х стран мира, а в 1995 году - 51-й страны. Международные контакты и кооперация террористов (как между собой, так и с государствами, благосклонно воспринимающими террористическую активность) также существовали. Иран Хомейни задолго до 9/11 оплачивал деятельность террористов в Ливане и в Алжире. Ливийский лидер Муамар Каддафи охотно помогал Ирландской республиканской армии (ИРА), находя с ней общего врага в лице «британского империализма», а Организация освобождения Палестины кооперировалась с «Красными бригадами». Таким образом, «международный терроризм», если мы понимаем под этим интернациональные контакты террористов разных стран, существовал задолго до его «открытия» в сентябре 2001 году.

В ином случае сама дефиниция «международный терроризм» выглядит бессмысленной. В самом деле, как что представляет собой его структура, отдельные институты? Это что, мировой террористический ЦК с различными отделами по странам и регионам? Да, координация террористов, представляющих разные течения, возможна. Но это отнюдь не общее правило. Трудно представить себе координацию террористов, представляющих радикальные индуистские течения и исламистов, организовавших громкие теракты в 2006 и в 2008 годах в Мумбаи, и в сентябре 2011 года в Дели. Трудно представить себе также координацию «Хезболлы» или «Исламского джихада» и радикальных израильских организаций, использующих в своей борьбе террористические методы. Невозможно объединить в единое целое турецких террористов из «Серых волков» и террористов из Рабочей партии Курдистана. Что объединяет террористов из этнонационалистических, религиозных объединений и террористов, которые ведут борьбу за социальную революцию, считая, что этничность и конфессиональные споры лишь отвлекают массы от справедливой классовой борьбы?

Впрочем, бессмысленный с исследовательской точки зрения термин «международный терроризм» порожден политкорректным догматизмом. Именно зависимость от нового идейно-политического тоталитаризма - доведенной до абсурда политкорректности - заставляет даже серьезных экспертов говорить о терроризме вне национальности и конфессиональной принадлежности. Думается, что если бы этот тезис озвучили, например, перед «армянским мстителем» Согомоном Тейлиряном, ликвидировавшим Талаата-пашу как организатора геноцида армян в Османской империи, он бы чрезвычайно обиделся, поскольку его теракт рассматривался им самим как справедливый акт мести всего армянского народа. Для него терроризм был вполне «национальным». Таким же «национальным» был терроризм и для бойцов Внутримакедонской революционной организации (ВМРО), боевиков Ирландской республиканской армии, баскской ЭТА, палестинского движения ХАМАС. Национальной цели - созданию еврейского государства на «земле обетованной» - была посвящена и террористическая борьба будущих лидеров Израиля Менахема Бегина и Ицхака Шамира.

Терроризм помимо этничности имеет и религиозные корни. Как справедливо замечает диакон Андрей Кураев, «может быть, терроризм - это следствие искаженного понимания Корана. Но ведь именно Корана, а не книги о Винни-Пухе». Кстати, религиозный терроризм - это не только терроризм исламский. К исламу никакого отношения не имели католики из Ирландской республиканской армии, глава секты «Аум Синрике» Секо Асахара. Не имел к нему никакого отношения американец Дэвид Кореш с его религиозной группой «Ветвь Давида». Таким образом, терроризм как явление историческое всегда, в зависимости от обстоятельств, будет этнически или религиозно окрашенным.

Но в чем тогда состоит новизна «терроризма XXI века»? Новейшая террористическая борьба - это борьба в период постмодерна, борьба, в которой крайне размыты ценностные установки. Те, кто противостоят терроризму сегодня, не уверены ни в защищаемых ими ценностях, ни в тотальной неправоте оппонентов. Тем не менее, с большей или меньшей определенностью мы можем говорить о «терроризме XXI века», как о борьбе против современного национального государства, против государственности как таковой. Именно с помощью сетевой террористической структуры страны и регионы мира, считающиеся аутсайдерами и не имеющие никакого шанса победить ведущие страны мира в военном противоборстве и в экономическом соревновании, хотят поставить на колени США, Израиль, Индию, Россию, страны Европы. Государства с прекрасно организованной военной структурой и мощными бюрократическими институтами оказываются не в состоянии совладать с террористическими сетями, не связанными серьезными административными и политическими ограничениями.

В этой связи актуальнейшей задачей является возвращение к ценностной определенности, для чего необходимо преодолеть интеллектуальное наследие постмодернизма с его ценностной вседозволенностью. Если политический вызов сегодня исходит от радикального ислама, тоталитарных сект или же националистических групп, то об этом надо говорить открыто, не занимаясь поиском собственной исторической вины и самобичеванием. Четкое определение и ценностное позиционирование вкупе с пониманием мотивации и характера террористической борьбы могут сделать XXI век гораздо более безопасным.